Село гудело, как растревоженный пчелиный улей. Мужики при встрече останавливались, не спеша сворачивая цигарку и усмехаясь в бороду, говорили друг с другом вполголоса и расходились. Зато бабы огородами перебегали из дома в дом, чтобы рассказать о новостях. "Шутка ли? У самого богатого в селе мужика Мирона дочка убегом собралась замуж! – При разговоре бабы хлопали по бокам руками, качали головами, изображая удивление. – И за кого? За безродного Степана – голь перекатную!" Но вслух эта новость не оглашалась. Увидев Мирона, все низко ему кланялись, делая вид, что ничего не знают.
Мирон был самым зажиточным селянином. К нему обращались все: кто деньжонок перехватить, кто семян на посев, он никому ни в чем не отказывал. Иные нанимались в страду у него подработать. Кормил работников хорошо, платил щедро. Жил он раньше так же, как и все: носил лапти, домотканую одежду, нанимался на поденную работу. По зимам, когда забот по хозяйству было меньше, стал он ездить с купцом местного уездного городка в обоз. По санному пути тот купец снаряжал 5-6 подвод, на которых до Кукарки, Нижнего Новгорода, Перми возил лен, мед, кожу и другие товары. У Мирона были две лошади, которых он хорошо кормил, холил. Поездки в обозе считались в хозяйстве делом прибыльным, появились у Мирона деньжонки.
Вот после одной обозной поездки вернулся он с подарками и гостинцами. Купил большой медный самовар, кошевую и тарантас, справил всей семье одежду. Жена и дочка в церковь стали ходить в нарядных платках, сам он обзавелся хромовыми сапогами, картузом с лаковым козырьком. Мужики шептались: "И с чего это Мирон разбогател?" Одни утверждали, что он нашел клад, другие были уверены, что он пришиб кого-то на большой дороге. Но это были только домыслы. Многие знали, что он мужик толковый и умеет заработать копейку.
Его жена Анна была под стать ему расторопная, умело вела хозяйство. В их семье росла единственная дочка – Дуняша. Родители любили ее, баловали, нравом дочка удалась в отца. Красавица, ловка в работе, отчаянная на гулянье, остра на язычок, да к тому же Дуняша умела вязать кружева. Многие парни положили на нее глаз, но никто не осмеливался засылать к ней сватов. Мать наказывала дочке: "Блюди себя, девка, не позорь наши седые головы!"
Годами десятью раньше неизвестно откуда в селе появился мальчонка. Грязный, загорелый, с нестриженными всклоченными волосами. На ногах только за счет веревок держались рваные лапти. На него жалко было смотреть. Бабы на глазок дали ему 7-8 годков. На краю села жила одинокая старушка, которая приютила его на ночь. Накормила, умыла, после чего он спал чуть ли не сутки. Приближалась зима. Парнишка остался у старушки, старался быть полезным во всем: воды принесет в избу, хворосту, еще чем-то поможет. Так и бедовали вдвоем. Питание у них было скудное: картошка, хлеб, паренка да лук.
Отогрелся к весне мальчонка, звали его Степаном, стал смелее с народом. Кому-то корову загонит, кому отыщет заблудившуюся овцу, попасет цыплят. Скот в селе, кроме основного пастуха, пасли подомово. Селяне, видя, что мальчишка путевый, стали нанимать его отвести очередь в пастушеньи стада. Бабы отдаривали пастушка молоком, то куском пирога, а то и яйцами. Старушка не нарадовалась на помощника. А Степке некогда было поиграть со сверстниками в бабки, сбегать на речку. На сходе решили положить ему плату за пастушество. Появились у него деньги, хоть и небольшие. Приоделся парнишка.
А подошло время, и взамен старого пастуха стал Степан вместе с поденными подпасками со стадом управляться. Так прошло лет пять. Перень вырос, окреп, раздался в плечах. Было ему тогда лет 14, когда он стал приглядываться к другому ремеслу – кузнечному делу. Зимой каждый день приходил в кузню, наблюдал за работой кузнеца. А тот и не сердился, наоборот, стал давать Степке разжечь горн, постучать молотком. Эта работа так увлекла парня, что весной он не пошел пасти скот, а стал в кузне помощником старого кузнеца.
В селе стали признавать Степана за своего. К семнадцати годам пришлось ему сменить заболевшего кузнеца. А по округе пошла слава о его "золотых руках". Искуссно мастерил молодой кузнец вилы, грабли, ухваты, дверные накладки и ловко подковывал лошадей, а это считалось серьезным делом.
По большим праздникам стал наведываться Степан на игрища (старушка, приютившая его, к тому времени умерла, хоронили всем селом). При виде ладного парня девушки заливались румянцем. Одна Дуняша – дочка Мирона – не робела перед ним, сыпала в его адрес частушки и махала платочком перед самым его носом. Парень отступал назад, а иногда и уходил совсем. Дома, лежа на полатях, он долго не мог заснуть: слышал Дуняшин голос, видел озорные ее глаза. Дошел до матери Дуняши слушок, что ее дочка кадрит Степана. Робкие встречи влюбленных за околицей и у реки были замечены сельчанами. И хотя многие жители, дочки которых были на выданье, хотели бы иметь в своем доме такого зятя, Степан опасался, что Мирон выгонит его из села. Дуняша же была уверена, что отец смирится с ее выбором.
Закончилась осенняя страда. Сельчане широко отпраздновали Покров. Мужики маялись головными болями, мало кто выходил на улицу. Бабы тоже сидели по домам. Пока мать Дуняши стряпала скотине и доила корову, девушка связала свои пожитки в два узла и под покровом сумерек отправилась к Степану. Анна вошла в избу и, увидев разбросанные вещи, открыла крышку сундука и поняла все. Боясь огласки, она не побежала за дочерью, а только опустилась на пол и заскулила, как побитая собака.
Хозяин в то время был в поездке, но должен был вернуться со дня на день. Анна просидела на полу всю ночь, она думала, что скажет в оправданье себя и дочери.
Через два дня вернулся Мирон. Вечером, вымывшись в бане, сел пить чай. Анна находила всякую работу, чтобы не сидеть за столом. Убавила фитиль в лампе, руки ее тряслись. "А где Дуня? – спросил отец, вытирая лицо и шею рединкой. – Где это она припозднилась? И баня стынет". Анне пришлось рассказать мужу, что произошло. Мирон стукнул кулаком по столу так, что чашки зазвенели, а лампа закачалась над столом. "Убью обоих!" – страшно закричал он. Так в одном исподнем и валенках, накинув шубу, бросился к двери. Анна повисла на шее мужа. Тот с силой оттолкнул ее. Она, вскочив, снова вцепилась в мужа: "Мирон, опомнись! Убей лучше меня. Не срами себя и единственную дочь. Кто будет с нами в старости? Не давай огласке наш позор!" Мирон, пошатываясь, как пьяный, опустился на лавку и по-бабьи заревел. Таким его Анна никогда не видела. А он причитал: "Я знаю, за что наказал меня Бог. Думал ли я, что единственная дочь уйдет из дома? Ведь неизвестно, какого он роду-племени. Ни кола, ни двора, собаку сгаркнуть не к чему, ни сватов, где бы можно было бы погостить!" Так он бормотал долго, затем сказал: "Ладно, мать. Иди, зови обоих".
Анне не надо было говорить еще раз. Она полураздетая бросилась на другой конец села. Вскоре притихшие молодые робко переступили порог избы и упали перед родителями на колени. Анна сняла с божницы иконы и благословила Степана и Дуняшу. Отец молча стоял рядом, крупные слезы катились из его глаз.
После Рождества назначили свадьбу. Мирон поставил условие, что до того времени дочь должна жить дома. Подробности событий этого вечера, как молния, разлетелись по селу. Мужики из уважения к молодому кузнецу подлатали ему печку, подперли ворота. Большинство селян были рады за молодых. На сельском сходе Степан попросил выделить ему земли под строительство дома. Земля была разделена на все семьи по количеству едоков, никто не хотел делиться. Молодым отмеряли участок на отшибе, где рос мелкий ельник, кустарник да сорняки.
А пока Мирон с женой готовились к свадьбе, наварили пива, наделали браги, на передние столы купили вина. Венчали молодых в своем селе, гуляли в избе Мирона. На венчании он был, а вот за стол не вышел, сославшись на то, что "прострелило поясницу". До весны молодые жили в старой избушке, летом корчевали на новой усадьбе кустарник. Сельские мужики давали своих лошадей для вывоза бревен, помогли Степану сделать сруб и до заморозков поставить его на мох. Через два года поселились молодые в новой избе, хоть и не в самом селе, но из окон видно соседние дома. Хозяева обсадили усадьбу рябиной, калиной, черемухой. В строительстве дома Мирон участия не принимал, но тайком вечерами обходил стройку, в душе хваля зятя за хозяйственность. Мирон не мог перебороть свою гордыню, чтобы признать его своим.
Прошли годы. Супруги жили дружно и в достатке, вырастили троих сыновей и троих дочек. Дети все были красивые, статные, трудолюбивые. Анна помогала им "сырым и вареным", Мирон делал вид, что ничего не знает. После революции семью Степана и Дуняши из дома выселили, сделали там школу. Сочли кузнеца чуть ли не кулаком, но за него заступились селяне. Пришлось семье перейти в уже опустевший к тому времени дом тестя. Подлатали, да и стали жить.
К началу Великой Отечественной войны дети Степана уже жили своими семьями. Сыновей забрали на фронт, обратно никто из них не вернулся. Одна из дочерей была взята "на окопы", застудилась и умерла в госпитале. Степан, которому в то время было за шестьдесят, быстро сдал и в 1943 году умер. Дуняша тоже не дожила до Победы. Схоронили их на одном кладбище рядом, как они и наказывали детям при жизни.
Галина КАССИХИНА, г. Нолинск.